28 июля 2010 года в Запорожье прозвучал взрыв. Разрушен храм. Убит человек. Но самое страшное даже не это. Храм взорван не террористами-мусульманами, не фанатиками-националистами, а собственными пономарями. Я не помню за всю историю Церкви, чтобы православные в форме теракта подрывали свои собственные храмы. Не знаю о таких случаях ни у католиков, ни у мусульман. Это страшный позор, и я долго не решался писать на эту тему, хотя получал и продолжаю получать по интернету письма со всех концов страны и из-за границы с просьбой дать объяснение произошедшему.
На это молчание были свои причины: с одной стороны, шло следствие, и делать выводы было слишком рано, с другой… Вот эта другая сторона на самом деле и мешала мне ответить на письма моих читателей. Но пришло время, следствие закончено, через несколько дней будет суд.
И, пожалуй, именно накануне этого суда и после ходатайства правящего архиерея о применении максимально возможного снисхождения к подсудимым, я решился сказать и свое слово в надежде на то, что оно как-то повлияет, может быть, молитвенно и духовно, на участь этих несчастных детей, которые попали в страшную беду. Для меня они были и останутся детьми — и в силу возрастных различий, и в силу того, что я их знал практически с малых лет.
Если ответить кратко на вопрос: «Кто виноват?», — то нужно сказать честно: «Мы». Все мы, в первую очередь, священники храма и общество, которое безразлично относится к судьбам социально неадаптированных людей. Но, наверное, нужно обо всем написать по порядку.
Начнем с общества
В нем живут разные люди, каждый проживает свою вспышку жизни, перед тем, как нырнуть в вечность. У всех нас разный «стартовый капитал», который дается для того, чтобы пуститься в плавание по бурному житейскому морю. Он состоит, с одной стороны, из социальной ниши, в которой рождается человек, т.е. из потенциальных возможностей родителей и прочего. С другой стороны, из личностного потенциала, проявляющегося в умственных способностях, особенностях характера и тому подобное.
Этот капитал у всех разный. Плохо, когда нет первого социального потенциала, но это еще поправимо. Страшнее, когда нет второго. Когда человек рождается психически ненормальным и недееспособным. Общество называет таких людей умалишенными или умственно отсталыми, и в меру своего развития заботится о них. Не случайно говорят, что степень развития общества нужно измерять степенью его попечения о стариках и инвалидах. Но каким бы не было общество, оно как-то печется об умалишенных людях, помещая их в интернаты, специальные клиники и тому подобное.
Они не хороши и не плохи, просто - другие
В социуме существуют люди психически здоровые и больные. Но есть еще и третья группа. Она менее заметна, но весьма многочисленна, и по-разному дифференцирована в своих психических изъянах. Это группа людей, которые находятся на грани между психической нормой и психической отсталостью. Не буду пускаться в рассуждения о размытости самого понятия «психической нормы», но интуитивно оно понятно. Эти люди, хотя и не являются умственно отсталыми с точки зрения психиатрии, но являются при этом социально не адаптированными и поэтому не могут в силу специфики своей психики стать полноценными членами общества. Таких людей, на самом деле, очень много.
Я, как священник, который прослужил уже 17 лет, из своего опыта знаю, что такие люди не редкость. Более того, с каждым годом их становится все больше. Наверное, каждый из нас, учась в школе, институтах, служа в армии, помнит таких несчастных, которые были центром внимания, подвергались насмешкам и издевательствам в силу своей инаковости, психической выпуклости, явной одиозности. При этом они учились в обычной школе и, нередко, даже заканчивали вузы. Но в жизни им было очень сложно найти свое место. Они были не хороши и не плохи, просто они были другие.
Человеческий социум жестокий, он не дает возможности выжить тем, кто не смог к нему приспособиться. Но эти люди пытаются как-то выживать. С древних времен Церковь давала им возможность найти свое место в жизни. Эти люди не были способны содержать семью, но они вполне могли работать, выполнять под присмотром какие-то действия и что-то производить.
Две «категории» монахов на Руси
Монашество на Руси состояло из двух категорий людей. Ядро монашества составляли люди, которые услышав призыв Божий, не могли тратить драгоценный капитал времени на дела тленные и скоропреходящие. Монашество жаждало жить только одним – главным. Жить и делать то, ради чего можно умереть. Все другое не достойно называться жизнью. Лучшее монашество состояло из духовно и интеллектуально одаренных людей, которые в силу своего философского и эмпатического восприятия Бога, жило совершенно иной жизнью. Она отличалась от жизни мирян настолько, насколько вкус пресной воды отличается от вкуса вина. Но таких людей было не так уж и много.
А рядом с ними жили люди, нашедшие в монастыре убежище, которые просто не могли приспособиться к жизни в обществе. Их жизнь протекала в труде, молитве, монастырских заботах. В старости их досматривали более молодые монахи. И так они с миром уходили из этой жизни.
И первая категория монахов, и вторая могла быть названа Иноками, т.е. иными. И если первые могли бы выжить вне монастыря, от этого бы пострадала только качественная сторона их духовной жизни, то вторые выжить в обществе самостоятельно не могли.
Советская власть все сравняла с землей и поставила знак тождества и равенства между всеми членами общества. Но каждый мог получить работу, и не просто мог, а был обязан работать. Существовала статья «за тунеядство». Если человек не работает, он мог быть осужден. Каждый член общества обязан был принимать деятельное участие в строительстве коммунизма. И даже если человек принадлежал вот к этой самой пограничной группе людей — мог свободно работать на стойке разнорабочим, в колхозе, пропалывая кукурузу или разбрасывая навоз. Работы хватало всем.
«Американскую розу можно вырастить, только беспощадно обрезая слабые ростки»
Но вот пришла «перестройка», и в жизнь нашего общества ворвался капитализм. Мы вдруг поняли, что те лозунги, которые ранее нами воспринимались как политические клише, на самом деле были правдой. Капитализм действительно имеет нечеловеческое лицо. Слова Рокфеллера о том, что американскую розу можно вырастить, только беспощадно обрезая слабые ростки, стал реальностью нашей жизни.
И самой уязвимой, самой ранимой оказалась как раз та социальная группа, которая находится в довольно широкой полосе между психической нормой и психическим отклонением. Это и были как раз те слабые ростки, которые Рокфеллер призывал беспощадно обрезать. Их судьбы складывались по-разному. Большинство из них наполнили собой слой маргиналов, выпавших осадком на социальное дно. Бомжи, сексуальные и производственные рабы, мясо и кости, на которых строилась сказка благоденствия «новых русских».
И это далеко не полный список ниш, которые стали заняты этими людьми. Значительная же их часть постепенно заполняла безымянные общие кладбищенские могилы. О них мало пишут и мало говорят — эта тема обществом не муссируется и не поднимается. Эти люди как привидения — их будто нет, но они есть, и этих нищих, ободранных или очень скромно одетых, перебивающихся с копейки на копейку, я вижу в храме очень часто.
Такое длинное вступление мне было нужно для того, чтобы привести читателя к тем людям, которые будут судимы за взрыв храма. Эти пономари как раз и относятся к той категории людей, о которой я выше вел речь. Двух из них, Антона и Женю, я знал с их юного возраста.
Между миром мечтаний и реальности
Антон был человеком, который явно находился на грани психической нормы. Он идеальный исполнитель — прекрасно выучил те функциональные обязанности, которые от него требовало послушание пономаря. Знал, когда нужно подать кадило, как его разжечь, выносил аналой перед чтением Евангелия. В общем, безукоризненно выполнял все то, что требовалось. И отношение к нему было со стороны священства соответственным. Все видели его умственную отсталость, простоту, наивность, но как функционер он вполне всех устраивал.
Антон постепенно рос, мечтал, причем, в силу своего скудоумия, мечтал сразу же о «высоком». Например, о том, что когда он станет епископом, ему будут все целовать руку. Желал много денег и материального благополучия, но зарабатывать не умел. За труд пономаря получал копейки, а организм рос, денег требовалось все больше. В конце концов, Антон научился тянуть из кружки для пожертвований деньги, воровать разными способами то, что плохо лежит, на чем и попался.
И воровство, и безумные мечты, и затаившаяся обида «почему одним все, а мне ничего» — было бы не бедой, а изъяном, который можно было вылечить, окажись возле него мудрый пастырь, духовно опытный врач, который бы постепенно помог ему найти себя в этом мире, смириться с собой, со своей немощью.
Дело в том, что Антон внутри не ощущал себя неполноценным, не мог себя адекватно оценить, его мечты о жизни не имели никакого отношения к реальности. За внешним елейным мальчиком жила другая личность, которая вела дневник, где на грани клинической психиатрии выливалась злость, где фантазии и реальность переплетались в страшном трагическом гротеске. В этом дневнике был изображен странный, фантастический, эксцентричный и уродливый мир, в котором жил Антон. Мир, о котором никто не знал и даже не догадывался о его существовании. Беда в том, что рядом с ним не оказалось настоящего человека. Того самого, которого искал Диоген Синопский, ходя с зажженным фонарем среди бела дня на многолюдной площади…
Антона выгнали за воровство. Но что значит быть изгнанным из своего мира для Антона? Другого мира он не знал. Он с детства знал себя пономарем. Антон панически боялся жить вне этого мира. Пономарка его кормила продуктами с панихидного стола, он получал скудное жалование, а стоящая рядом кружка для пожертвований дала ему возможность жить очень даже неплохо. И еще мечты… Да, ко мне относятся сейчас, как к очеловеченному животному, но придет время, и мне будут целовать руки…
Изгнание из храма для Антона было разрушением всего того мира, в котором он спрятался от реальности. А реальность для него — смерти подобна. Увольняя проворовавшегося пономаря, никто не понимал и, наверное, не хотел понимать, что этим решением разрушились в юноше остатки надежды и светлые искры пускай иллюзорного, но все же его собственного мира.
И, как это часто бывает с такими людьми, вместе со страхом и паникой, в его душу вошла огромна злоба и ненависть ко всем тем, кто посмел разрушить его мир. Это была злоба, смешанная с завистью. «Если не мне, то и никому другому»…
Настоящей веры в Бога, как мне кажется, у него не было никогда. Понятие Бога требует хоть какого-то абстрактного мышления, а Антон интеллектом особо обременен не был. Но это не его вина, а его беда. Наша вина в том, что вместо того, чтобы как-то помочь ему найти себя, прожить свою юродивую жизнь где-то рядом с храмом, облокотившись на него, мы его просто выбросили за борт церковного корабля, и, по сути, своими руками сделали бомбу, которая этот храм потом и взорвала. А ведь можно было поступить с Антоном по любви, просто определить другое место послушания — работать где-то на хоздворе, например. Но решили не церемониться – изгнать. Цена решения — взрыв и смерть.
В его глазах — страх перед миром и людьми
Второй человек, который оказался замешан в этой истории, пономарь Женя, мне менее знаком. Он также, без сомнения, относится к той же категории социально не адаптированных людей. С детства болезненный, родившийся в очень бедной семье. Мама врач, получающая копейки, пытается поднять на ноги нескольких своих детей и мать-инвалида. Дом без отца. Денег катастрофически не хватает. Семья живет практически впроголодь.
Женя, тем не мене, каким-то чудом, оканчивает филологический факультет университета. Конечно, и он и мама понимали, что преподавать в школе Женя не сможет. Он будет просто мишенью для издевательств учеников и головная боль для директора. Даже если и возьмут работать, то выгонят через пару месяцев. Женя плохо видит, худощавый, неуклюже сложен физически, весь его внешний вид говорит о том, что это человек глубоко несчастный, неуверенный в себе, готовый подчиниться первому встречному и выполнять любые приказы и распоряжения.
В его глазах страх перед миром и людьми. Он готов всем подчиняться, лишь бы его хоть немного любили, ну если не любили, то хотя бы терпели. Тем не мене, он в душе романтик и мечтатель, пишет стихи, пытается в поэтических образах как-то выразить свой мир, он ищет радости, но не может ее найти. Мир остался для него закрытым, холодным и жестоким. К своему стыду, я должен признаться, что он как-то и мне предлагал почитать свои стихи, а я, к сожалению, все не мог найти для этого времени.
Я не знаю, что послужило мотивом участия Жени в этом деле. Могу только предположить, что он, как всегда, просто безропотно выполнял все то, что ему сказали. Сказали положить пакет туда – он так и сделал, не обременяя себя рефлексией на счет последствий своих поступков.
Где будут юноши — где будем безразличные мы?
Но одно могу сказать совершенно точно - ни Антон, ни Женя сами бомбу сделать не могли. У них не хватило бы ни ума, ни навыков, чтобы собрать адскую машину. Ни тот, ни другой не отличались способностью выполнять сложную работу.
Следствие покажет, как все было на самом деле. Взрыв произвел такой резонанс, что я уверен - вся работа органов милиции была проведена на самом высоком уровне. Я ни на минуту не сомневаюсь, что нет, и не могло быть, никакой фальсификации в этом деле. Так же исключена любая форма давления на подсудимых. Это не тот случай, когда можно что-то подтасовать — слишком громкое дело.
Но, к каким бы выводам не пришли органы милиции, от себя могу добавить одно: большая часть вины все же останется на нашей совести, на нашей бессердечности, неумении погружаться в мир тех людей, которые находятся рядом с нами. Чтобы понять другого человека, нужно совершить усилие над собой, а нам не хочется даже напрячься для того, чтобы это сделать.
Нары, тюрьма, годы заключения просто уничтожат Антона и Женю. Лагерь бездушно и бесстрастно пережует их судьбы и выплюнет в сторону могильной плиты. Вся оставшаяся жизнь для этих двух несчастных юношей, несомненно, будет адом на земле. Но, может быть, Господь, проведя их через этот земной ад, введет затем в рай Небесный.
Меня также волнуют вопросы: «Где будем находиться мы, те люди, которые своим безразличием и бесчувствием отправили их в этот земной ад? Какой суд Божий будет над нами? Кто больше виновен во взрыве и смерти монахини - пономари или клирики храма?». Пускай совесть каждого даст ответы на эти вопросы.
***
Одно, о чем я прошу читателей этой статьи, так это поминать в своих молитвах Антония и Евгения, а также молиться об упокоении инокини Людмилы, которая, переживая страшные предсмертные муки, не переставала призывать имя Божие и творить молитву до самого своего последнего часа. Незадолго до смерти она взяла благословение читать псалтырь о своем упокоении. За несколько дней до взрыва она закончила читать псалтырь. Господь даровал ей многочисленных молитвенников об упокоении ее души…
