В Черновицкой области, на границе с Румынией, стоит село Белая Криница – известное когда-то на весь мир, как "Мекка" старообрядцев.
В начале ХХ века здесь были построены уникальные памятники архитектуры – церкви, соборы, монастыри. В село приезжали старообрядцы из множества стран.
В 1945 году эта область вошла в состав Советского Союза. Большевики разрушили религиозные постройки, а из села стали бежать люди.
Спустя 70 лет, в уже независимой Украине, ситуация особо не изменилась – место, которое могло бы стать еще одной туристической фишкой Западной Украины, ныне почти безлюдно.
"Украинская правда. Жизнь" отправилась в Белую Криницу, чтобы понять, как живут современные старообрядцы и почему село пришло в упадок.
Дорога из Черновцов до Белой Криницы – целый квест. Автобус ходит всего один раз в день туда, и один раз обратно.
– Можешь до сосєднього села поїхати, до Багриновкі. Я тебе на повороті висаджу, два килОметра пройдеш.
Свєжий воздух, кавалєри-погранічніки, – объясняет молодой водитель соседнего маршрута с особым буковинским акцентом, подмигивая на последнем предложении.
Ехать до Белой Криницы около двух часов. Расстояние небольшое – всего 40 километров; но старому "пазику" на разбитых дорогах тяжело: при наборе скорости он так подпрыгивает на ухабах, что пассажиры больно бьются головой, поглядывая на картину Девы Марии, которая висит в начале салона.
Водитель, как и обещал, высаживает на повороте, еще раз напоминая про "кавалєров-погранічніков". Дорога делится надвое: одна ведет в когда-то большое село Багриновка, другая – до Белой Криницы. До границы с Румынией здесь всего пару километров.
У входа в село стоит немного покосившийся зеленый крест. Таблички с названием нет – о том, что это Белая Криница, говорит только надпись на разбитой остановке чуть дальше.
Жарко и тихо. Вдоль дороги стоят полуразрушенные дома, сильно контрастирующие с ухоженными кирпичными постройками. Последних, правда, мало. Чуть дальше – белая Козьмодемьяновская церковь и небольшая синяя церквушка.
– Вы, наверное, фоторепортер? – к церквушке подходит женщина лет пятидесяти, три раза крестится двумя пальцами, кланяется и внимательно смотрит на меня.
– Я вас видела, вы из маршрутки вышли, но пошли вперед.
Женщина представляется Галей, она живет в Черновцах, а в Белую Криницу приехала к восьмидесятилетней маме.
– Вы тоже старообрядка?
– Конечно, – отвечает она. – Здесь все старообрядцы.
Проходим мимо Успенского собора. На двери висит табличка о правилах поведения в храме.
Мужчинам нельзя входить в шортах и с коротким рукавом.
Женщинам запрещено приходить на службу во время менструации (месячных, как написано на соборе), целовать иконы, если лицо в косметике. Вход разрешен только в длинной юбке и с покрытой головой.
– Вам лучше к Екатерине Венедиктовне идти, она председатель нашей церковной общины. Можете еще в храм зайти, – перекрестившись и поклонившись у храма, Галя оценивает предусмотрительно надетую мной юбку в пол и задерживает взгляд на зеленых волосах. – У вас есть платочек? Без платочка не пустят.
– Нет, платочка нет.
– Ну, ничего. Вы зайдите к Екатерине Венедиктовне, она вам все расскажет. А нет – заходите ко мне.
Екатерина Венедиктовна живет в соседнем от храма кирпичном доме. Выходит не сразу – чистила рыбу на обед и к визиту не была готова.
Ей почти 60, но на свой возраст она не выглядит – морщин и седины мало. По двору ходят внуки, помогают по хозяйству, пока приехали погостить. Дети Екатерины Венедиктовны разъехались кто куда: одни уехали в Черновцы, сын служит в АТО, дочь – военная в Мукачево.
Молодые в Белой Кринице не задерживаются. В когда-то большом селе остались в основном, старики – да и их не больше восьмидесяти человек.
В конце 18 века русские старообрядцы (или липоване) бежали на Буковину.
После раскола православной церкви патриархом Никоном и царем Алексеем Михайловичем, еще какое-то время старообрядцы жили в России. Но с приходом к власти Петра І у липован начались трудные времена.
И ладно еще, если бы царь только велел брить бороды, что запрещено канонами. Старообрядцы вынуждены были платить двойной налог, а за "совращение в веру" грозила смертная казнь.
Буковина же в то время как раз была безлюдной – и австро-венгерское правительство охотно раздавало земли липованам. Так Белая Криница и стала центром старообрядчества.
Приезжали сюда из разных стран, поэтому здесь сформировался особый говор – смесь русского, немецкого и белорусского языков, рассказывает Екатерина Венедиктовна. Сама она говорит на литературном русском, с едва уловимым акцентом.
– Предки наши приехали сюда из России и начали застраиваться, – вспоминает женщина. – Кажется, это были наши прапрапрадеды. Начали строить церковь, первая обвалилась, а потом уже построили и собор, и монастыри.
Екатерина Венедиктовна показывает альбом с фотографиями Белой Криницы начала 20-го века. На некоторых изображены послушники и послушницы мужского и женского монастыря.
Сейчас монахов нет, да и церквей осталось всего три, монастыри уже недействующие.
– Раньше тут было очень много народу. Дома стояли один на одном. Шум, гам, весело. А потом в 45-м году пришла советская власть, поставила границы (с Румынией), позже стали выдавать паспорта, справки. И люди начали уезжать.
До прихода советской власти в этой местности было самое крупное поселение старообрядцев. После появления границ часть сел осталась в Румынии: там, в основном, живут беспоповцы – старообрядцы, которые не признают священников.
У многих, как всегда бывает в таких случаях, остались родственники уже в другой стране. Екатерина Венедиктовна вспоминает о своей бабушке, у которой в Румынии была сестра. В девяностые она решила наведаться к ней в гости – но пограничники не пустили без паспорта.
– Мы просили: ну пустите на час, дом почти сразу у границы, спуститься вниз – и уже там. Не пустили. Так сестра и умерла, а позже и бабушка умерла, через пару лет.
Село пустело постепенно, но быстро. Екатерина уехала из Белой Криницы в конце 70-х – к мужу на Донбасс.
В советское время жители села работали в колхозе за копейки. Екатерина Венедиктовна вспоминает, как в 1983 году приехала с мужем в гости к родителям. Те за столом сказали: "Вот, в этом месяце хорошая зарплата была, 70 рублей на двоих получили". Шахтер на Донбассе в то время получал около 700 рублей.
Женщина вернулась в Белую Криницу через двадцать лет – говорит, что ей снился сад по ночам и запах цветущих груш. Тянуло домой.
– Я всегда говорила, что хоть на старости, а все равно вернусь. Вышло, что раньше. Муж мой первый умер, я взяла пятерых детей и приехала.
Сейчас работу ищут или в соседних селах, или на "заставе" – пограничном пункте "Вадул-Сирет" неподалеку. Екатерина до пенсии работала там поваром, ее второй муж зимой работает там же в кочегарке.
– Тут сейчас и сто человек не наберется, – говорит Екатерина Венедиктовна. – Конечно, люди уезжают – какая мать с отцом захочет, чтобы их ребенок лучшей жизни не видел?
СРЕДНЕСТАТИСТИЧЕСКИЕ СТАРООБРЯДЦЫ
О том, что когда-то в Белой Кринице был центр старообрядчества, сегодня не напоминает почти ничего.
Раньше сюда приезжало много туристов – из Молдовы, Беларуси и особенно России. Сейчас людей ездит мало, а россиян вообще нет.
– Боятся, наверное. Хотя чего бояться. У меня сваха с Донбасса, тоже боялась приезжать, а потом все-таки рискнула. Так мы смеялись: "Ну что, по дороге тебя не съели?" – она как раз такая пухленькая. Та отмахивалась.
Екатерина Венедиктовна с обидой говорит, что вера их недооценена, хотя она же "самая старая" и "самая правильная".
– Жалко село, так хотелось бы, чтобы все вернулось, возродилось. Никониане строят церкви, у них есть общины, а наша вера приходит в упадок.
Может, им так легче – я спрашивала у священников, почему так, – рассуждает женщина. – Они говорят: в той вере проще, там батюшка может и развестись, и второй раз жениться. Там более свободно. У нас это не позволено.
Липоване всегда говорят про никониан – так старообрядцы называют нынешних православных – немного презрительно. Вера у старообрядцев жестче и требовательнее.
– Муж имеет право уйти от жены, если она ему изменила или уехала от него. Женщина только при измене. А потом она семь лет должна быть одна, не считая, если муж умер.
Первая неделя поста у нас строгая. На заставе хлопцы говорили – вот, я первую неделю попостился, и уже можно причаститься.
Чтобы у нас так говорили! Бабушки наши эту неделю сидят на хлебе и воде. А когда страстная пятница, так и хлеб и воду в рот не берут. Молятся целый день.
В среду и пятницу круглый год не едим скоромного. Молиться нужно и дома, и в церкви. И только тогда ты сможешь причаститься.
– Вы детей тоже в этой вере воспитывали?
– Да, но они уже не так это все воспринимают. Нас как воспитывали: утром проснулся, умылся, помолился, потом идешь есть. Прежде чем взять кусок еды или воды попить – нужно покреститься. А дети наши стесняются, может...
Да и что, военная на нулевке (передовая фронта) будет креститься, перед тем как кофе попить?
По канонам, старообрядцам нельзя пользоваться электричеством и современными технологиями. Но фонари в селе стоят, а у Екатерины Венедиктовны в руках мобильный телефон.
– В храмах пользуемся свечами, – говорит она. – Электричеством только в самых крайних случаях. У бабушек из электричества только лампочка, а то даже холодильников нет.
– А у вас?
– Ой, у нас дома электричество. Нам вера, конечно, запрещает. Но сейчас куда без этого всего. Да и так… Бывает, возьмешь в рот кусок, а потом вспомнишь, что не покрестился.
Тех старообрядцев, которые живут еще по законам прошлых веков, в Украине осталось немного, утверждает Екатерина. Живут они или в горах, или же в лесной глуши.
На одно такое поселение однажды наткнулись молодые старообрядцы из Крыма, которые ездили по стране, искали людей своей веры.
– Пришли, а там все разрушено, все сорняками заросло, – рассказывает женщина. – Люди шарахаются. Нашли церквушку, начали службу служить. Тут смотрят – потихоньку все сходятся.
Всего 12 человек насчитали – все, кто там и жил. Священника не было, люди сами отпевали, если кто-то умер. Просили ребят, чтобы остались, но они неделю пожили и дальше поехали.
Впрочем, и в Белой Кринице благ цивилизации немного. Ни магазина, ни сельсовета, ни школы – только медпункт, да и тот работает не всегда.
Два раза в неделю привозят хлеб, раз в неделю – другие продукты.
Оставшиеся в селе дети – а их не больше десяти человек – ездят в школу в соседнее село. Но автобус приезжает не всегда.
– Раньше район за нас отвечал, а сейчас эта децентрализация прошла, так теперь все на сельсовете.
А откуда в селе деньги? Солярку купи, водителю заплати. Так, бывает, что и не приезжает автобус, – говорит Екатерина Венедиктовна.
Она советует сходить в гости к Марии Васильевне – раньше, когда в Белой Кринице еще была школа, та была в ней директором.
В соседнем доме мальчик-подросток, представившийся Никитой, вызвался проводить. Худой, темноволосый, уже с заметным пушком над губами, подчеркнуто вежливый и обходительный. В руках держит планшет.
– Вот у вас планшет, но вам же вроде бы не положено по вере.
– Ой, ну это только фанатики от всего отказываются, – безапелляционно отвечает Никита. – Но я в игры не играю, только книжки читаю. Пользуюсь им, как учебником. Сейчас читаю про историю Киевской Руси.
– И что, не хочется поиграть?
– Я же уже взрослый. Раньше хотелось и мультики посмотреть, и поиграть. А сейчас надо воспитывать силу воли.
– Сколько вам лет?
– Пятнадцать. Я среднестатистический старообрядческий подросток.
"Среднестатистический старообрядческий подросток" ходит в школу, когда ездит автобус или священник подвезет на своем автомобиле. Пока не решил, куда будет поступать, но говорит, что больше склоняется к инженерной специальности. Уедет, наверное, в Черновцы.
А в Белую Криницу будет приезжать только в гости.
В ПОИСКАХ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Мария Васильевна, увидев корреспондента, сначала отмахивается, а потом начинает злиться.
– Не хочу ничего я вам говорить, – резко отвечает она из-за забора. – У меня душа за село болит, а что те журналисты? Перекрутите, переврете все. Идите, не буду я с вами разговаривать.
В соседнем почти разрушенном доме на огороде работает женщина. В отличие от Марии Васильевны, ее журналисты не раздражают. Женщина представляется "тетей Ксеней".
– Ни, магазина тут нету! Как дикари, – сходу жалуется тетя Ксеня срывающимся голосом и вытирает глаза огрубелыми от огорода пальцами. – Летом хорошо еще. А зимой задует дорогу – автобус не едет. Никакой перспективы село не имеет.
Здесь она живет с мужем в старом родительском доме. Как и все жители села, она русская, ее предки бежали из Сибири.
В молодости уехала в Черновцы, жила там, а потом наступили девяностые, она и муж остались без работы. Родители к тому времени уже умерли, и она вернулась домой. Говорит, что многие ближе к старости возвращаются. Тянет.
– То, что говорят, мол, мы отсталые – брехня это все! Я и телевизор смотрю, и смартфон у нас есть.
А вот приезжали к нам эмигранты из Боливии, кажется. Так неграмотные! Считать не умеют, сколько им лет, не знают. Построили себе там ферму и живут сами по себе, даже детей в школу не водят.
Тетя Ксеня не отказалась бы и от других удобств, но в селе ни интернета, ни банкоматов. Жалуется, что никому до них дела нет.
Об этом говорит и Екатерина Венедиктовна. Недавно община начала собирать документы, чтобы взять под опеку оставшиеся в селе церкви. Но процесс идет со скрипом – по закону, собор и церкви считаются памятником архитектуры и достоянием государства.
– А что то "государство"? – горячится Екатерина Венедиктовна, случайно заметив меня на остановке. – Вот церковь мы сами, за свои деньги ремонтировали.
Крыша текла, мы строителей наняли, а они все на тяп-ляп сделали. Пришлось новых искать, а это же не одна тысяча гривен!
Государство пальцем о палец не ударило, но как отдать общине – так это собственность государства.
В два часа дня на остановку приезжает автобус до Черновцов, и если на него не успеешь – уже не уедешь. Остается лишь добираться на попутках до Старого Вовчинца, а оттуда уже можно попробовать выехать в город.
На остановку подходит матушка – из города ей должны привезти лекарства. В ближних селах их не добудешь.
– А кто у нас девочка будет?
– Я журналист.
– А, журналисты – это хорошо. Пишут про нас все, будто мы диковинка, – улыбается матушка.
Она замотана в черный платок и, несмотря на жару, одета в теплую вязаную кофту. Пристально смотрит.
– А сама-то без крестика.
– Вы знаете, я неверующая.
– Уверуй, дитя, ведь осталось так мало времени.
